Рождественские размышления

Где-то  я  читал,  что  известный  католический  мыслитель – основатель  янсенизма  Корнелий  Янсений – считал,  что  в  событии  Рождества  Христова  участвовали  две  звезды – одна  приведшая  волхвов  в  Иерусалим,  другая – собственно  Вифлеемская! – которая  привела  их  из  Иерусалима  в  Вифлеем.  Католики – папы! – осудили  это  мнение  Янсения  (как,  впрочем,  и  всё  его  учение).  Кажется,  и  у  православных  богословов  такое  же  мнение – Вифлеемская  звезда  может  быть  только  одна.

Я  же  считаю,  что  в  этом  конкретном  случае  Янсений  был  прав.  Смотрите! – где  волхвы  видели  звезду? – На  востоке;  откуда  они  пришли? – с  востока,  т.е.  в  противоположном  направлении.  Куда  они  пришли? – во  дворец  Ирода,  т.е.,  по  ложному  адресу.  А  вторая – Вифлеемская! – звезда  была  не  на  востоке,  а  «шла  перед  ними,  как  наконец  пришла  и  «ста  верху,  идеже  бе  Отроча»».(Мф. 2,3).  То  есть,  она  плыла  над  дорогой – с  севера  на  юг! – и  остановилась  над   домом,  где  был  Богомладенец  Христос.  Именно  к  ней  и  относятся  слова  Златоуста  о  том,  что  это  была  не  звезда,  а  «ангел  в  виде  звезды».

Ну,  а  первая?  Что  она  такое,  и  какое  отношение  имеет  она  к  Рождеству  Христову?

Начнём  с  обращения  к  истории  возникновения  летосчисления  «от  Рождества  Христова».  Было  время,  когда  и  Запад,  и  Восток  вели  летосчисление  от  творения  мира.  Но,  видимо,  растущий  на  Западе  культ  разума  заставил  некоторых  сомневаться  в  том,  что  мир  произошёл  всего  только  около  семи  тысячелетий  тому  назад.  И  монах  Дионисий  предложил  считать  годы  от  «надёжной»  даты – Рождества  Христова.  Запад  с  радостью  принял  это  летосчисление.  И  ко  времени  жизни  астронома  Иоганна  Кеплера  оно  утвердилось  на  всём  Западе  так,  что  поменять  его  стало  уже  невозможным.

При  жизни  этого  астронома  («звездам  служащего»,  но  не  как  богам,  а  как  любимым  объектам  изучения)  случился  «парад  звёзд» — в  одну  точку  (для  наблюдателя  с  Земли)  сошлись  три  планеты – выстроившись  по  прямой  линии  друг  за  другом – так  что  составили  очень  яркую   и  красивую  звезду.  Кеплеру  пришло  в  голову – а  не  такое  ли  же  астрономическое  явление  случилось  при  Рождестве  Христовом?  Расчёты  показали,  что  подобное  явление  произошло  за  шесть  лет  до  начала  Дионисиевой  эры.  Поскольку  звезда,  приведшая  волхвов  в  Иерусалим,  не  могла  появиться  раньше  двух  лет  до  Рождества  Христова,  возник  вопрос:  правильно  ли  Дионисий  определил  начало  своего  летосчисления.  Выяснилось,  что  Ирод  Великий,  при  котором  родился  Христос  (Мф. 2,1),  умер  на  четыре  года  раньше  нулевого  года  Дионисиевой  эры.  Отсюда  явствует,  что  Дионисий  в  определении  года  Рождества  Христова  ошибся.

Но  какое  же  отношение  имеет  «парад  звёзд»  к  Рождеству  Христову?  Только  такое,  что  кому-то  было  известно,  что  во  время  этого  парада  родится  Христос.  Это  мог  открыть  людям  только  Бог.  Открыл  ли  Он  это  непосредственным  участникам  события – путешествующим  волхвам?  Не  думаю.

Если  бы  Божие  откровение  дано  было  им,  они  не  пошли  бы  в  Иерусалим.  Сюда  они  пришли  по  обычным  житейским  соображениям – где  искать  Иудейского  Царя,  как  не  во  дворце  царей  Иудейских?  Значит,  волхвы  знали  прежде  бывшее  пророчество  о  Рождениии  Царя  Иудейского  тогда,  когда  явится  Его  звезда.  Может  быть,  это  пророчество  было  произнесено  волхвом  Валаамом,  который  провозгласил  за  полтора  тысячелетия  до  того: «Восходит  звезда  от  Иакова»  (Числ. 24,17).  Может  быть,  кем-то  нам  неизвестным.  Но  естественно  предположить,  что  автором  этого  пророчества  был  пророк  Даниил.  Он  был  «…главным  начальником  над  всеми  мудрецами  Вавилонскими»  (Дан. 2,48),  и  дал  ему  Бог  «знание  и  разумение  всякой  книги  и  мудрости» (Дан. 1,17),  в  том  числе  и  мудрости  звездочётов,  в  которой  были  особенно  сильны  вавилонские  мудрецы.  Так  что  он  мог – за  500  лет  до  события! – знать  о  «параде  звёзд».  С  другой  стороны,  ему  был  открыт  год,  когда  «предан  будет  смерти  Христос» (см. Дан. 9,23-27).  Не  диво,  если  ему  был  известен  и  год  Рождества  Христова.  А  великие  чудеса,  явленные  им  и  тремя  отроками  в  стране  Вавилонской,  показали  вавилонским  мудрецам,  что  Бог  Израилев  «…есть  Бог  богов  и  Владыка  царей…»(Дан. 2, 47;  см. также  Дан. 3. 28-29;  4, 31-32;  6, 16  и  6, 26-27).  Всё  это  и  могло  привести  к  тому,  что  почти  500  лет  спустя  «…пришли  в  Иерусалим  волхвы  с  востока,  и  говорят:  Где  родившийся  Царь  Иудейский?  ибо  мы  видели  звезду  Его  на  востоке  и  пришли  поклониться  Ему»  (Мф. 2, 1-2).   Как  уже  говорилось  выше,  волхвы  пришли  не  по  откровению,  а  по  человеческим  соображениям – Царя  Иудейского  надо  искать  во  дворце  Иудейского  царя.  Не  найдя  Его  там,  они  могли  разочароваться  в  Нём  и  не  продолжать  свои  поиски.  Тем  более,  что  первосвященники  и  книжники  хотя  и  знали,  «где  должно  родиться  Христу» (Мф. 2,4),  искать  Его  не  пошли.  Но  волхвы  пошли   искать  неизвестный  им  Вифлеем.  И  Бог  ответил  на  их  усердие  чудом  явления  необычной  звезды – она  не  стояла  уже  на  небе,  а  «шла  пред  ними» (Мф. 2,9)  и  привела  их  ко  Христу.  «Увидев  звезду,  они  возрадовались» — так  как  вошли  в  область  чудес – такой  звезды,  которая  шла  бы  над  дорогой,  они  никогда  не  видели  и  не  могли  видеть.  Но  в  Вифлееме  их  ждало  новое  искушение.  Их  ужаснули  «не  скиптры  и  престоли,  но  последняя  нищета» (Ипакои).  Подвигом  их  веры  явилось  то,  что  их  это  не  смутило:  они  поклонились  Христу  и  принесли  Ему  дары,  соответствующие  Его  Царскому  Достоинству  (так  получилось,  что  эти  дары  свидетельствовали  и  о  Его  Божественной  природе,  и  о  предстоящей  Ему  крестной  смерти).  За  это  они  сподобились  и  прямого  «откровения  во  сне» (Мф. 2,12).

Итак,  мы  видим  возрастание  усердия  волхвов  в  поклонении  Царю  Иудейскому – и  соответственное  возрастание  их  близости  к  Истинному  Богу.  Ведь  кто  они?  Язычники,  неправо  верующие,  «звездам  служащие» — как  сказано  в  тропаре  праздника  Рождества  Христова.  И  именно  звездою  Бог  их  ведёт  от  заблуждения  к  истине.  Они  «звездою  учахуся  Тебе  кланятися  Солнцу  Правды  и  Тебе  ведети  с  высоты  востока» (Тропарь).

Вот  что  мне  хотелось  сказать  о  Вифлеемской  звезде.

«Господи,  слава  Тебе!»

«Какая радость! Теперь мы

 можем обойтись без гипотезы Бога!»

Ф.Энгельс (из отрывного календаря).

По свидетельству составителей отрывного календаря эту фразу Энгельс произнес после знакомства с книгой Дарвина «Происхождение видов». Говорил он это или нет – не так важно: эти слова точно передают умонастроение многих представителей западноевропейской культуры. В эпоху Возрождения произошел поворот европейцев от духовных ценностей к материальным благам. Их целью стало не спасение души и достижение Царства Небесного, а создание на земле условий для комфортабельной и наполненной наслаждениями жизни. Обнаженная натура в живописи и скульптуре, отрыв музыки от ее культового назначения и постепенное ее измельчание, все более усиливающаяся декамероновская струя в литературе и соответствующее всему этому падение нравственности – вот следствия этого поворота от неба к земле в развитии европейской культуры. И, конечно, Бог чем далее тем более становился помехой на этом пути. Я не хочу утверждать, что в Европе не было сил, противодействующих этому процессу – они были, есть и, надеюсь, будут. Без них европейская цивилизация давно бы погибла. Но они, как показывает опыт, в силах только замедлить процесс разложения европейской культуры, а остановить его уже не могут.

Поскольку все это происходило в основном в среде людей образованных, постольку эта аморальная и атеистическая тенденция не могла не задеть и область науки: с бОльшим интересом воспринимались и широко рекламировались те научные труды, которые хоть как-то можно было повернуть против веры, и замалчивались труды в ее защиту. Яркой иллюстрацией сказанному служит, как увидим ниже, история дарвинизма. Начало же этому процессу положила философия, которая со времени Декарта поставила разум на пьедестал непогрешимости и сделала его высшим судьей в делах веры. Этот «культ разума» повлиял и на богословие, где, например, появилась школа так называемых «евангельских критиков», которые, отрицая с позиций разума веру в чудо, объявили всю евангельскую историю или мифом (Д. Штраус), или легендой (Ренан).

Но все же Декарт и частично Кант еще придерживались христианского вероучения. Последующие же философы (за редким исключением) совершенно порвали с ним. Так возродился пантеизм в эволюционной (развитие как борьба противоположностей) теории Гегеля, дошедшей в учении Фейербаха и Маркса до атеизма, а в лице Ницше до прямого богоборчества. Не осталось вне атеистической волны и естествознание. Так против Библии старались повернуть гелиоцентрическую систему Коперника – справедливую и Библии не противоречащую – и космогоническую теорию Канта-Лапласа, которая действительно с Библией трудно согласуется, но еще труднее согласуется с дальнейшим развитием науки.

Но биология в сочетании с палеонтологией своим объективным содержанием противодействовала этому атеистическому натиску. Наукой твердо установлено, что когда-то земля была стерильной, т.е. безжизненной. Потом на земле появилась жизнь в ее простейших формах, затем эта жизнь получила более совершенные формы вплоть до появления плодовых растений и теплокровных животных, и, наконец, завершило этот процесс появление человека, обладающаго одинаковым с животными телом, но кроме того (и, конечно, главным образом) бессмертной душой с такими ее свойствами как разум и дар слова, свободная воля и внутренний нравственный закон, проявляющийся в различении добра и зла и в совести, настоятельно  требующей от человека делать добро и не делать зла. Эти чисто человеческие свойства представляют собой непреодолимую преграду между человеком и животными, и их изучение, выходя за рамки биологии, вызывает к жизни множество наук, изучающих или отдельно взятого человека, или какие-то человеческие сообщества, или, наконец,  человечество в целом.

Так наука, находящаяся вне зависимости от Божественного Откровения и изучающих его богословских наук, свидетельствует о трех моментах творческой деятельности Бога, воззвавшего живое из неживого (в полном соответствии с библейским: «Да произрастит земля… да произведет вода» — см. Быт. 1,11-20), усовершившего жизнь на земле (см. там же: 21-25) и увенчавшего ее сотворением человека («И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их» — см. Быт. 1, 27).

Поскольку теория Дарвина претендует на атеистическое объяснение только двух из них: 1) развития жизни и 2) появления человека, а вопрос о происхождении жизни из неживого не рассматривает, скажем несколько слов об этом моменте, а потом уже перейдем к теории Дарвина.

Вопрос о происхождении жизни (вернее – о чуде жизни!) очень красочно решается в творчестве Владимира Солоухина. Писатель призывает нас удивиться тому, что живые организмы умеют из одной и той же земли вырабатывать и такой замечательный материал, как слоновая кость, и чудесный неповторимый запах ландыша. Им же приведен интересный пример: он предложил буквы, составляющие стихотворение Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу…» вырезать, сложить на поднос и трясти его. Солоухин спрашивает: могут ли эти буквы при достаточно долгом процессе тряски сами собой лечь так, чтобы составить это стихотворение Лермонтова. Каждому здравомыслящему человеку ясно, что образовать из этих букв стихотворение может только поэт. Нечто подобное промелькнуло в статье о строении клетки в журнале «Наука и жизнь». Там сказано, что предположение о том, что живая клетка могла образоваться сама собой из элементов неживой природы так же нелепо, как предположение о том, что положив достаточное число радиодеталей в  достаточно большой ящик и тряся этот ящик достаточно долго, мы сможем получить радиоприемник. Действительно, ведь живой организм, (в том числе и одноклеточный) умеет вбирать в себя из окружающей среды нужное для построения собственного тела и для размножения, т.е. построения другого организма подобного себе, а также умеет выделять вон из себя ненужные и вредные отработанные вещества. Жизненный цикл прекращается смертью, т.е. превращением живого в неживое, но при нормальном, не прерванном насильственно жизненном цикле организма, он оставляет жить своих потомков, т.е. подобные себе организмы. Причем, основные свойства организма с устойчивостью повторяются в его потомках в течение тысячелетий. Пшеница, найденная в захоронениях древнего Египта, ничем существенным не отличается от современной. Представить себе, что живой организм может сам собою возникнуть из неживой природы, можно только при помощи насилия над здравым смыслом. Но здравый смысл не такой частый гость на земле, и, что особенно странно, его часто бывают лишены ученые, т.е. люди, считающие работу мысли своей профессией. Иначе бы не рождались бы высказывания типа: «Жизнь есть форма существования белковых тел», или если бы и рождались, то не повторялись бы другими. Увлекшись своими успехами в какой-то узкой области, ученый часто не может охватить картину мира в целом. Еще хуже получается, когда ученый пытается свою научную находку изобразить как всеобщий закон. «Грех в познавательной области – это выход за пределы своей компетенции» (Мих. Грядивонов, журнал-каталог «Образование» №1 за 1997 год, стр. 120).

Когда-то вопрос о самозарождении жизни не вызывал сомнений в массовом сознании. Ведь достаточно поставить бутылку с чистой водой на окно – и она зацветет, т.е. в воде появятся живые организмы – зеленые микроводоросли. И только после научной деятельности Луи Пастера стало ясно, что любой живой организм рождается от себе подобных. Хотя мудрые люди умозрительно понимали это и прежде и удивлялись чуду жизни. Чтобы в этом вопросе «обойтись без гипотезы Бога», атеисты стали утверждать, что миллионы лет назад в мировом океане, который представлял собою насыщенный белками бульон (ведь «жизнь есть форма существования белковых тел») могла возникнуть и возникла жизнь в ее простейших формах. (Непонятно тогда, почему не возникает жизнь в пастеризованных молоке и мясных бульонах – ведь в них достаточно самых разнообразных белков.) В Советском Союзе существовали даже научные школы (если можно так громко выразиться) академиков Лепешинской и Опарина, пытавшихся в лабораторных условиях получить простейший живой организм. Их усилия остались бесплодными, и некогда шумные и славные имена их забыты. Дальнейшее же изучение живой клетки показало такую сложность ее устройства и такую разумную целесообразность этого устройства, что по сравнению с ней наши достижения в науке и технике кажутся детским лепетом. Так опять в решении этого вопроса настойчиво проявилась необходимость «гипотезы Бога». Казалось бы, что нужно – ради целей просвещения, ради правильного взгляда на окружающий нас мир – широко обсуждать эти вопросы в школе. Но если об этом и говорится, то как-то вскользь, сквозь зубы, а в основном эти вопросы замалчиваются. Зато, когда американские ученые обнаружили нечто, что можно истолковать как возможные следы жизни на Марсе, об этом с усердием оповещался весь мир и, скорее всего, именно потому, что можно выдвинуть теорию о космическом (прилетела с Марса!) происхождении жизни на земле, что опять-таки дает надежду в этом вопросе «обойтись без гипотезы Бога».

Пора перейти к основному пункту нашего рассуждения – к эволюционной теории Дарвина. Она основывается на двух неоспоримых фактах. Первый – то, что многие живые существа производят слишком многочисленное потомство, число которого намного превышает количество, необходимое для поддержания существования данного вида, – и большинство их потомков гибнет. Второй – то, что каждый организм хоть чуть-чуть, да не похож на своих предков, т.е. налицо фактор изменчивости.

Из этих верных положений Дарвин сделал неверные выводы. Он предположил, что изменение организмов носит случайный характер и происходит во все стороны, в том числе, как в сторону ухудшения, так и в сторону улучшения, в сторону большей сложности строения, большей приспособленности к условиям существования. А дальше все просто! Раз выживают немногие, значит, в борьбе за существование выживают сильнейшие, более совершенные. И так от поколения к поколению живые организмы маленькими шажками становятся все более совершенными. И если на этот процесс выделить миллионы лет, то этого срока вполне достаточно для развития высших форм жизни из низших (т.е. чтобы, например, из амебы образовался слон. «Какая радость! Теперь мы можем обойтись без гипотезы Бога!»)

Вглядимся поближе в теорию Дарвина. Во-первых, откуда он взял, что выживают сильнейшие? Ведь когда рыба поедает лягушачью икру, она вовсе не заботится выбирать слабейших, а ест первые попавшиеся икринки, пока не наестся. И знаменитые короткокрылые жуки, толкнувшие Дарвина к его открытию, имели преимущество над длиннокрылыми только на острове, обдуваемом ветрами, и уничтожение длиннокрылых вовсе не улучшает и не совершенствует этот вид жуков, скорее, наоборот. Но эта его ошибка не так существенна. Гораздо важнее его непонимание природы изменчивости. Это легко показать на простом житейском примере. Ведь если у сероглазых родителей рождается черноглазый ребенок, мы не говорим, что появилось новое качество, а только предполагаем – и совершенно справедливо! – что у кого-то из родителей был черноглазый предок. И наверняка в их генетическом веществе, хранящем память о свойствах их предков, содержится возможность появления у них и кареглазых, и голубоглазых потомков. Но ведь предки не могут передать этому ребенку свои свойства непосредственно. Все, что ребенок получает в наследство от предков, он получает от своих родителей. Значит, в теле родителей, в их органах размножения каким-то образом записаны возможности передачи ребенку и серых, и голубых, и черных глаз. Все цвета глаз, все формы носа, все виды волос – и т.д., и т.п. – все свойства многочисленных предк�